«Государство, которое занимается, чем угодно, кроме культуры – обречено»

ИА REGNUM: Рома, когда Вы узнали, что есть такой поэт Осип Мандельштам? Я о нем узнала в детстве благодаря Алле Пугачевой. Думаю, мало что поняла, но текст запомнила намертво. И вернулась к этой поэзии уже в сознательном возрасте.

Узнать мало. Нужно понять и полюбить. Мне было 18 лет, когда однокурсница, чуть постарше, сказала, что есть такой поэт и принесла его «Армянский цикл». Я прочитал, ничего не понял и совершенно хладнокровно с ним расстался. Небольшой набор ранних стихов я знал, но любви не испытывал. А потом стихи вдруг стали быть. Хотя момента зарождения любви не помню. Не понимаю, как и когда он возник.

ИА REGNUM: У героев ваших фильмов и жизнь, и судьба драматичны. А внешне благополучные советские писатели и поэты Вас в принципе не интересуют? Допустим, Фадеев. Или Багрицкий.

ИА REGNUM: Я ведь никого не вы — и не отбираю. Нужно полюбить то, что написано. Фадеева не любил никогда. Багрицкий симпатичен, но должна быть больше, чем приязнь. Вот, скажем, к Бабелю повышенная чувствительность наблюдается.

ИА REGNUM: Вы ведь когда готовите каждый фильм, используете не только чьи-то воспоминания, автобиографические сочинения и так далее, но гораздо больше?

Конечно! Берется весь достижимый корпус текстов. Иначе не имеешь права этим заниматься. Дальше что-то такое сочиняешь и думаешь, как превратить поэзию и судьбу в подобие киноязыка. Ничего единичного в основе не лежит. В «Сохрани мою речь навсегда» ни слова не придумано, из воспоминаний Надежды Яковлевны использовано немного. Следует очень тщательно исследовать время. Сейчас работаем в сторону Андрея Платонова и там тоже масса сопутствующего. Надо изучить, например, Шахтинское дело, дело Промпартии. Контекстов очень много — звуковой, новостной и так далее. Есть исследователи, которые целые работы выстраивают на газетных фактах. Но опять же — правда факта опять же не имеет отношения к искусству, она может служить возбудителем.

А дальше расщепляешь действительность под углом героя, изнутри, и собираешь через себя. С Осипом Мандельштамом было очень сложно — он же неуловимый. Случались моменты невероятного отчаяния, я упрашивал его даться, а он выскальзывал так, что невозможно совершенно было. Скатиться в человека, переживающего трагедию, — плоско. Он не жил этим переживанием беспробудно. Это был витальный, иудейский, жизнерадостный, юный, принужденный стареть. Он как Петербург, который был построен европейцами для процветания и жизни в Европе и который заставляют умирать в Азии. Мандельштам оказался принужденным умирать в чужой своей эпохе.

ИА REGNUM: А как шла работа с предыдущими героями?

Понять другого человека, тем более таких талантливых людей — рабочий процесс. Кино подразумевает некоторое сочетание разнообразных выразительных средств. Чем больше возможностей, тем больше вовлекается средств и тем сложнее их организовывать, сочетать, продумывать. Первые три работы я не могу пересматривать — так неловко за их примитивность. Тогда наши возможности стремились к нулю, а я всегда останусь знать, что придумалось и как могло бы быть. С работы «Написано Сергеем Довлатовым» мы стали приближаться к тому, чего хотелось бы и пока так же далеки.

ИА REGNUM: Что сейчас с фильмом о Платонове?

У нас пока нет ни копейки. Мы ведь с государством дел не производим, продюсера нет. Самому приходится всем заниматься. Как было бы объяснить условному продюсеру, что съемочной группе нужно обязательно слетать в Афины?! В сценарии же, допустим, этого нет…

ИА REGNUM: Если посмотреть ваши фильмы подряд, получается совершенно страшная картина. Все истории разрушительные. Когда Вы придумываете свои картины, возникает ли некое внутреннее желание, чтоб люди, посмотревшие их, изменили свое отношение к тому времени, с учетом нынешнего повышенного интереса к советскому периоду.

Моя установка очень простая — память. Беспамятство сегодняшнего дня — очень тревожная история. Никто не понимает, где он и кто. Дружно маршируют и кричат, что они русские, не понимая, что это значит. Кино, литература, вообще любые проявления культуры, как раз служат памяти. С ней мы и работаем. Другое дело, что в нашем случае берутся писатели, киноязык. В стране не было своего Нюрнбергского процесса и уже никогда не будет. Сегодняшний день загоняет в тупик, это от беспамятства. Ничто так не обезличивает трагедию как бюрократический язык. И ничто не является большей трагедией, чем бюрократизация языка. Отразить же трагедию масс возможно только через отдельно взятого человека. Проговаривать это все следует непременно.

Ведь кто такие люди без роду и племени? Варвары! Мы превращаемся в них. Мы уже под их властью. Наша страна, города ими захвачены. Это не плохо и не хорошо. Я очень люблю общаться с людьми старше себя, особенно с теми, кому за 80, могу слушать и слушать. Это, конечно, банально и даже пошло звучит, что наша задача сводится к простым вещам. Эпоха такая, что надо начинать заново, продолжая давнее, вместе с тем.

ИА REGNUM: Думаю, культура и память все-таки не угаснут до конца.

Безусловно. И во время Большого террора очаги культуры существовали, но, к сожалению, ни на что не влияли. Роль культуры сейчас сводится к функции, а все что не функция — тлеющие где-то вдали очаги. Всякий тиран первым делом отнимает память, переписывает ее, потому что так легче управлять. А единственный носитель памяти, опыта, и всего остального — культура. Другого ничего нет, и государство, которое занимается, чем угодно, кроме культуры — обречено. В принципе же, единственное, что оно должно, на мой взгляд, делать — законодательно регулировать всякие попытки нарушения взаимодействия между людьми. То есть обязано работать на культуру вообще, а не выборочно. Ведь ничто кроме этой самой культуры не передает ни памяти, ни опыта.