Советский отец украинского национализма

Рассуждать о старом и новом, конца и началах — дело довольно неблагородное, всё-таки лучше, вероятно, когда у зрителя есть возможность увидеть и то, и другое. Александринский театр — даёт такую возможность. Рассуждать об актуальном искусстве можно с разных сторон. Не лучше было бы раздать эти деньги бедным, умирающим детям? Заслуженным и стареющим в домах актёров? Что это вообще значит? В каком контексте? С какой целью? Попробуем всё-таки остановится на описание языка и некоторых особенностях конкретной работы.

Часто употребляемое слово «постмодернизм» имеет среди прочих довольно явные смыслы. Стратегия игры, цитатности, палимпсеста, когда один текст пишут поверх другого — одна из ключевых для людей, которые мыслят в этом ключе. Взять очень известный чужой текст (лучше культурно или идеологически нагруженный, бывший «иконой») для того, чтобы сделать на его полях какое-то собственное высказывание, иногда петляя зайцем по белоснежным полям от критиков, иногда, напротив, погнавшись за двумя зайцами, иногда и стреляя в лоб — шокирующей радикальностью… Классика становится хорошим материалом для переосмысления Кто-то восторгается смелостью «прочтения», кто-то напротив говорит о «паразитизме» или «издевательстве». В любом случае высекается искра общественной дискуссии. Иногда скандал. Мёртвые не имут сраму и авторских прав зачастую тоже. Переосмысление «советского» во времена «постсоветского» хорошо известно, достаточно вспомнить, например, фильм «Окраина» Петра Луцика (1998), где обыгрываются (часто пародийно) идеологемы прошлого. При этом зачастую знаком качества становится «двойная кодировка» — мы как бы постоянно находимся на распутье: как именно это понимать. Поскольку понять можно и так. И с точностью до наоборот.

Забавно, что самое раннее советское время было крайне сложным с эстетической точки зрения из-за знаменитого антибуржуазного авангарда. Не случайно на спектакле театра стоит ограничение 18+, но и сам Довженко был часто упрекаем в слишком вольном обращение с обнажённым телом. Однако можно вспомнить и «теории стакана воды» и общество «долой стыд». В каком-то смысле они были куда как радикальней нынешних экспериментов, которые часто больше похоже на стриптиз в стрип-баре, чем кажется на первый взгляд.

Вернёмся к танцевальному спектаклю, который целиком задействует возможности новой сцены: от микрофонов и дыма до трансформируемой сценографии, спускающихся через потолок акробатических колец и проекции титров немого кино. Вопрос «смысла» всегда оказывается при этом самым острым. В любом учебнике режиссуры можно прочитать про «субъективно-объективный» характер театрального события. Это значит, что смыслы и значения складываются исходя из собственных мировоззрений и ценностей участников, создателей, зрителей… То, что кому-то кажется «новшеством» для кого-то одного, то может быть «давно пройденным» этапом для других. Первокурсник театровед, мать ведущего солиста, завистник-режиссёр, который хотел бы работать на этой площадке — каждый увидит свой спектакль. И в этом, возможно, главная ценность искусства.

Когда речь идёт о танцевальном театре, пластическом театре, современном балете, экспериментальном театре — веер возможного толкования ещё больше раскрывается. На какое-то время увидеть не только «консервативно-классическое», которое, безусловно, ценно, но и ломающее нормы и конвенции…

Большую часть работы «Земля» составляет движение, и опять-таки можно заметить, что начало двадцатого века в Петрограде буквально кишело танцевальными студиями от «свободного танца» до «биомеханики». В этом смысле начало 21 оказывается несколько догоняющим. Замечательная хореография работы показывает нам все возможности современного «танцевального театра». Это и работа с «хорами» и элементы акробатики, и работа с дыханием, и нюансами артикуляции (пальцы, стопы — задействуются все тела танцоров, тщательное создание образа, точные и тонкие мелочи танца). Интересно, что меняющаяся сцена, с её постоянной перестройкой и обыгрыванием пространства довольно органично взаимодействует с движением танцоров. В какой-то момент сценография и танцоры практически становятся единым целым. Насколько это интересно — зависит от культурных привычек смотрящего. То же самое можно сказать про «актёрскую» игру и режиссуру. За прошедшее время театр накопил такое количество альтернативных взглядов на «правильное», что крайне наивно развешивать ярлыки и ценники. В конце концов, это и есть выбор режиссёра. Но можно сказать с достаточной долей уверенности, что перед нами не «психологический театр» и не «социалистический реализм» тоже…

Взаимодействие с оригиналом (фильмом Довженко) достаточно условно, но считывается на уровне элементов сюжета, образов и героев. Постоянно звучащая громкая «техно» музыка до какой-то степени помогает нам погрузится в машинерию, но она же становится причиной того, что спектакль прочитывается иногда как одна шумная дискотека. Сама идея «спортивной» команды может пониматься как довольно понятная метафора «вечного боя» в том числе. На сцене играют в баскетбол, натуралистично занимаются боксом и любовью (гораздо менее натуралистично), танцуют, исполняют довольно сложные акробатические номера, пусть не достигающие головокружительных высот цирка Шаолиня, но с определенностью показывающие о том, что перед нами люди, которые владеют своим телом больше, чем просто драматические артисты.

В театральном языке, вероятно, существуют какие-то волны «моды», правильности, принятой и «актуальной» в каком-то контексте (страны, культуры, школы, театра) стилистики. Работа с водой и землёй (и прочими стихиями вплоть до огня), щёлканье кнутом, использование «куклы» и буто — всё это часто проходит через разные спектакли современных режиссёров. Сама необходимость высказывания при этом проблематизируется до предела. Если советское кино часто упрекали в нарочитости и избыточной ясности призыва, то в эпоху «постдраматического» театра зачастую правильней говорить об опыте созерцания. У всех есть возможность понимать это в силу своих способностей. Можно смотреть на закат, на кипящую цветами рыночную площадь в летний день, на замысловатый спектакль, на экран телефона… В спектакле «Земля» фигурируют лозунги, но скорее, чтобы показать что они смешны, устарели, отличны от современных: время — деньги, хороший стиль — оправдывает всё… Возможно, темы: человек против лозунгов и человек против команды — были важна для создателей спектакля. Финал, где зрители становятся «соучастником» торжественных похорон — вынуждает нас до какой-то степени почувствовать свою вину…

То, что жизнь по своей природе спортивна, как естественный отбор, и хоронят в ней под гимны — достаточно хорошо известно, особенно на нашей родине, где бывшие красные стали вполне себе белыми и пушистыми. И наоборот. И как оказалось феодальное, а то и средневековое — вполне себе живо в обществе. Актуально искусство интересно тем, что вынуждает задумываться о том, где проходят границы «настоящего», что такое хорошо и что такое плохо, как когда-то спрашивала кроха. Как отрыть новую землю? И куда ж нам плыть? Спектакль «Земля», возможно, поможет поставить эти вопросы ещё с большей неотвратимостью. Красота в глазах смотрящего, гранты в руках дающего, и только танцоры счастливы на любой земле.